Игрушки, которые выросли

Раннее утро, только рассвело, только умолкло верещание птиц над нашим окном. Я варю себе кофе. Чтобы не заснуть в служебном автобусе, который больше часа будет доставлять меня на работу. Щелкнула кофеварка: готово. Нет, это щелкнул дверной замок. В кухню вваливается дочь. Она страшно хочет спать. Утром она хочет спать так же сильно, как ночью – танцевать. Если, конечно, она пропадает на дискотеке, а не где-то еще. От нее всего можно ожидать.
–Привет, – устало бормочет она. – Дай денег, мам?
–На что в этот раз?
–На купальник, я же тебе говорила.
-Я же тебе давала на прошлой неделе!
-Это ты давала для загорания. А надо еще для плавания.
–Ты будешь плавать в нашей унитазной речке? – удивилась я.
–Мама. Ну мы же с девчонками в «Голд» будем ходить! Там Катюхин брат работает. Ой, все, устала… Ты днем не звони, я спать буду.
–Ириша, девочка моя, лето уже скоро заканчивается, а у тебя в голове только пляж и ночные клубы!
Ребенок хмыкнул:
-Сначала ты говорила «сдашь экзамены – гуляй хоть сутками»!
-Ну ты же с ними не гуляешь?! – и в ответ на недоумевающий взгляд я пояснила: - С утками.
–Мам, давай потом поговорим, я сплю, – юмор не удался, она положила на стол руки, сверху – голову, в двух сантиметрах от горячей чашки…
–Дочь, маленькая моя, когда ты от меня уедешь, мне и вспомнить будет нечего. Я тебя не вижу ни вечерами, ни в выходные… Я ничего не знаю о тебе…
–Меня зовут Ирина, мне семнадцать лет, и я – честное слово, мам! – ни капельки не беременна! – она смотрит на меня и ожидает реакции. Реакции не дождется.
Может, я слишком много работаю?
–Ира, я тороплюсь. Помой посуду за мной. – Я ухожу наводить марафет, а когда возвращаюсь, доченька уже утопала спать, только тихо-тихо гудит посудомоечная машина. Это моему чаду лень мыть чашку и пузырь кофеварки.

Эту вещь, которая впервые заставила меня задуматься, я увидела на веревке для белья, наверное, случайно. Думаю, Ирка по своей неряшливости выстирала ее, повесила сушить и забыла потом снять и спрятать от мамы.
Так или иначе, придя сегодня вечером домой, я стала подозревать, что дочь выпросила деньги не на купальник, а на это дорогое белье. Что ж, девочка выросла, и теперь ее волнуют не медвежата и котята на маечке, а совсем другие украшения.
Ирка прибежала около семи, и наскоро забросив в живот прогоршню мюсли, вымыла голову и, капая на меня водой со своих локонов, чмокнула в щеку, - скоро и это перестанет делать, и невинно проворковала:
-Мама, я пойду погуляю. Ты не жди меня, я допоздна.
-Ира, ты куда? Мне нужно знать.
-Нужно знать, нужно знать, - напевала на какую-то несуществующую мелодию, крутясь с феном перед зеркалом. – Это мы сегодня отмечаем день рождения Маковецкого.
Мельком взглянув на веревку, я заметила, что Иркино кружево исчезло. Что ж, пока помолчим, спишем на слепую маму.
-Вы что, ночью отмечаете день рождения? – на всякий случай уточняю. Звонить по номеру ее бывшего одноклассника, конечно, окажется пустым занятием.
-Ага. Он же ночью родился! – засмеялась Ирка, любуясь своим смеющимся лицом.
-Ира, в десять часов, пожалуйста, позвони и скажи, где ты. Иначе это будет в последний раз, - с ней можно быть сколь угодно строгой, тем более, что она наверняка позвонит, но вот бы знать наверняка, где она, с кем, и каково ей со всем этим…
-Ты мне купальник-то свой покажешь? – задаю провокационный вопрос.
-А! Я его у Катюхи оставила. Потом покажу, - верить ей или нет? В конце концов, это не принципиально, но если обманывает в малом…
Моя раскрашенная птичка вылетает из квартиры, двери за ней оглушительно хлопают, едва не вылетая от сквозняка. Мне любопытно: почему она все время, пока одевалась, ненароком выглядывала в окно? Подхожу, таясь за шторой, - моя малютка садится в черный «БМВ», мягко ухает дверца, - со скрежетом машина улетает навстречу чему-то большому и взрослому.
«Шины порвешь», - шепчу я вслед неведомому охотнику, пригревшему мою лань.
Подступает привычное одиночество, пространство телевещания и раздумий об искрящихся глазах дочки и ее будущем, наполненном на ближайшие пять лет учебой в беспокойной своей беспечностью столице…
Когда она звонит в десять, по отсутствию постороннего шума и сверх меры кокетливому хихиканью, смешанному с желанием быть остроумной и не особо тактичной со мной, - я улавливаю эту нотку впервые, - чувствуется, что моя девочка в очень, очень тесной компании. Тесной до скольжения пальцев по внутренней стороне бедер и касания огневых точек, до открытости кружева, которое еще недавно сушилось в нашем доме, и до почти уловимого в трубке чужого тяжелого дыхания.
С трудом заставляя себя заснуть после избыточно поверхностного телефонного разговора, размышляю, поняла ли она мои слова «будь осторожна» как намек или пропустила мимо ушей, как прочие родительские «мудрости».

Сегодня впервые в своей жизни мой ребенок спал не дома. Детские лагеря и бабушки не в счет, или вечеринки до утра, когда она не спала вообще нигде.
Я поняла это утром сначала по шуршанию шин и негромкой музыке из салона машины, а затем появлению в кухне моей красавицы без косметики на лице. Промах номер два.
-Ирочка, я в твои годы была более благоразумной. – Ирочка привычно зевнула. – Я красилась заново перед тем, как вернуться к маме.
Ира вздрогнула. Но быстро нашлась, что ответить:
-Правда? И часто ты так… красилась?
-Бывало. Мне, правда, глаза смывать не приходилось, потому что спать я приходила домой.
Ира холодно повела плечом и ответила:
-Считай, что я не поняла, о чем ты говоришь.
Вот так. Откровенность за откровенность. Я ничего не видела, она ничего не слышала.
Если бы она дала хоть какое-то объяснение: была у Катьки, или завалились всей толпой у того же Маковецкого, - я бы охотно ей поверила.
Но ребенок провел черту: вот здесь я – сама себе, здесь я взрослая и здесь откровения закончены.
Как оглушенная, провела я весь день в каком-то ступоре. Не оттого, что девочка выросла, - оттого, что отталкивает меня из-за незнакомого человека, не знакомого, по сути, ни мне, ни ей.
Вечером она ушла «гулять» не сразу, демонстративно показывая, что не боится моих расспросов и, в свою очередь, не собирается ни в чем отчитываться.
Кормя ее творогом с курагой, я спросила только одно:
-Тебе хорошо?
Она улыбнулась хитро-хитро и кивнула.
-Дай три сотни? – попросила она.

Наутро мы вовсе не встретились.
Днем я не могла дозвониться до дома почти три часа подряд – телефон был наглухо занят. Когда набрала ее сотовый, Ира ответила «Мам, я с Катькой разговариваю» и сбросила меня с линии.
И только за ужином, перед тем, как снова поднимать феном волосы и рисовать глаза Клеопатры, Ира соизволила обронить загадочную фразу:
-Мам, а что ты мне сделаешь, если я снова не приду ночевать?
После минутного раздумья я ответила:
-Подам в суд на твоего парня. За совращение несовершеннолетних.
Ирка утратила остатки ехидства на лице и замерла с вилкой у рта.
-Ты же не серьезно?
-Я ответила на твой вопрос? Я сделаю это, если ты еще раз не придешь ночевать.
Она медленно положила вилку на стол и отодвинула тарелку.
-Но ведь ты не сможешь следить, где я в Москве ночую! – в ее голосе пробивалась легкая истерика.
-А ты уже здесь решила начать московскую жизнь? Наверное, я еще раз подумаю, отпускать ли тебя на учебу.
Я поняла, что переперчила Иркин праздник влюбленности. И напрасно, потому что моя дорога теперь – Враг Номер Один.

Она думала, что если включить посильнее воду, заперевшись в ванной, то ее разговор по сотовому будет слышно гораздо хуже, чем если бы она закрылась в своей комнате… Глупенькая. Ей пришлось так громко кричать в трубку, что при всей моей нелюбви к подслушиванию я не смогла этого не услышать…
-Говорю тебе, подаст в суд! Да-а, ты мою маму не знаешь! Она соседскую собаку задушила, когда та меня покусала! Правду говорю!
Дело темное, я тогда была в ярости, увидев своего ребенка в крови и с опухшими после укусов руками… Я просто втолкнула одну свою руку в глотку зубастой твари, второй прижала ее к земле и коленом наступила на горло… Соседи до сих пор со мной не разговаривают, но я все четче понимаю, что была права…
-Ну пока… нет, ты первый клади трубку… нет, ты… - началось обычное воркование моей птички. Почему все влюбленные говорят именно это?

Вступал жаркий июль. Моя прекрасная дочь собирала чемодан – через день она начинала сдавать экзамены в Москве. То ли ее юношеская беспечность, то ли полная самоуверенность были причиной того, что она ни капли не волновалась и открывала книжку, похоже, только для того, чтобы меня успокоить… Она прошла предварительный отбор, ее пригласили на вступительные экзамены – и она, похоже, решила, что вопрос с поступлением закрыт.
-Мама, ты не обидишься, если я попрошу тебя не провожать меня до вокзала? – осторожно начала девонька.
-Конечно, обижусь. Как это – не провожать до вокзала? Дома я тебя, что ли, провожать буду?
-Мам! Ну мам! Ну меня же… - она замялась, - меня же Вадим отвезет и проводит.
-Так. Замечательно. Хотя бы знаю, как зовут твоего совратителя.
-Мам, ну не надо… Ну пожалуйста…
Что ж… как пишут в восточных сказках, бывает момент, когда человек забывает и отца, и мать, и тут моя дочь ясно дала понять, что я прочно заняла одно из первых десяти мест хит-парада ее ценностей…

Мы посидели «на дорожку», обнялись и поцеловались на пороге… И мою красавицу увез черноголовый Вадим на черной машине. Тогда я еще не знала, как далеко он ее увез.
Она звонила каждый день. На вопросы об экзаменах отвечала: «Да вроде нормально». В общежитие устроилась «нормально», с девчонками отношения нормально, по Москве погуляли «нормально», что видели – да много чего видели…
Она вернулась через три недели, с сумасшедшими глазами, загорелая, бронзовая, налитая счастьем, - мне казалось, что она не экзамены сдавала, а плавала под горячим солнцем на турецком берегу… Она еще не знала, поступила или нет, - зачисление будет через три дня, - и, не успев появиться на пороге своего дома, сдулась куда-то «по делам»…
Впрочем, день ото дня она грустнела, - так часто бывает, когда после желанной свободы возвращаешься домой и понимаешь, что сказка закончилась.
-Звонила сегодня в Москву, - сообщила она довольно равнодушно. – Меня не зачислили.
Глупости… Как могли не зачислить Ирку, если она и не претендовала на бюджетное место! Я решила сама дозвониться в академию и услышала полное непонимание:
-Где ваш ребенок? Сессия уже прошла, мы не видели ни ваших документов, ни вашей дочери!
Ох, дождаться бы мне ее…
Я не отходила от окна, до позднего вечера дожидаясь его черной машины. Подъехав к дому, он галантно помог ей выйти… На его руке блеснуло кольцо. Ох, попала моя лапа в паутину…
-Где же ты была? – спросила я, пока детка уплетала солянку.
-Была сегодня в институте, - не моргнув, ответила. – На вечернее точно успеем, а вот с дневным еще пока не известно…
-Где ты была, когда должна была сдавать экзамены в Москве?
Ирка исступленно зачесала нос…
-В Москве была! Экзамены сдавала!
-Не надейся, что я тебя выгоню из дома, если ты будешь врать. К тому же твой женатый хахаль вряд ли тебя встретит с распростертыми объятиями.
Ирка захлопала глазами… Отодвинула тарелку…
-Он между прочим разводится, - тихо проговорила она, и затем усилила голос: - Как ты могла рыться в моих вещах?!
-Я не роюсь, запомни это. Никогда. Хотя может и стоило бы, чтобы уберечь тебя от глупейших поступков. Почему ты не сдавала экзамены в Москве?!
-Я не хотела тебе говорить… Но я не могу сейчас уехать отсюда на пять лет.
Родная моя, я тоже не хочу, чтобы ты уезжала, но ведь ты сама – всего два месяца назад – ты сама так этого хотела! Столичный вуз и столичные возможности! Но что сейчас об этом говорить – в ее голове туман и дым по имени Вадим…
-И где все-таки ты была? – спросила я вместо всех этих слов.
-В Сочи… - промолвила она тихо, впрочем, чертовский огонек блеснул в ее глазках.
-С ним ездила?
Господи, куда катится мир…
-Он хотел в Турцию, но я еще не совершеннолетняя… Без твоего согласия нельзя…
Куда катится мир – мой несовершеннолетний ребенок уезжает с женатым мужиком, живет с ним в каком-то отеле – и это в порядке вещей?!

Я не могла разговаривать с ней больше недели. Не хотела и не могла. Готовила ей ужин, оставляла деньги на покупку продуктов… но, возвращаясь домой, не могла сказать ей ни слова.
Сначала ей это было на руку. Через несколько дней она попыталась установить контакт, сообщив, что ее берут только на вечернее отделение.
-Ну и дура, - отозвалась я, - конечно, грубо, но если она и вправду дуреха! – Будешь работать официанткой в кафе, менять чужие пепельницы с окурками и давать себя щипать за задницу. А могла бы…

-Найди его жену, - советовали мне на работе. – Поговори с ней… Убери его руками его жены…
Не могла я… Ребенок и так рано или поздно наткнется на сталь – пусть хоть успеет порадоваться и пожить одной надеждой… Одна взрослеют медленно, со сверстниками проходя все юношеские страсти, - другие взрослеют стремительно, получая от взрослых колоссальный удар током.
Молния ударила в сентябре, и черт знает что я готова была отдать, чтобы это случилось не с Иркой – со мной, в третий по своей невыносимости раз в моей жизни…
Она была белее офисной бумаги, она проплакала все утро в ванной, пока я застилала ее постель с насквозь мокрыми подушками, на которых ей так и не удалось уснуть…
Она не могла проглотить ни кусочка хлеба за завтраком, только пила воду. У нее из рук падало все, чего она касалась. Она не могла разговаривать по телефону, и я отвечала ее обеспокоившимся подружкам, что Ира спит… Я взяла несколько отгулов, чтобы быть с ней, опасаясь ее суицида или попыток устроить разборки с участниками всего этого сложного многоугольника…
Она не могла поверить, когда он вдруг сказал, что он наконец разводится… чтобы жениться на другой, внезапно выплывшей из темноты от своего первого мужа, с трехлетним сыном от Вадима… «А как же я?» - спросила у него Ирина. «А ты – ты никуда не денешься. Мы будем встречаться, как раньше… ведь я же ТЕБЯ люблю» - ответил ей этот черный человек.
Моему ребенку предстояло пережить этот сложнейший поворот, а мне предстояло помочь ей не ожесточиться на этот безумный в своей каменной логике мир взрослых мужчин, не готовых до старости расставаться с детством и требующих новые и новые игрушки.
Только после этого я сделаю с ним то же, что сделала когда-то с собакой. Но уже не своими руками…