Юрий Перминов


Родился в 1961 году в Омске. После окончания средней школы работал монтировщиком сцены в театре, освоил несколько рабочих специальностей на оборонных предприятиях города. Затем – учёба на филологическом факультете ОмГПИ им. Горького, служба в рядах Советской Армии (ЗабВО). После демобилизации – работал на ПО «Трансмаш» гальваником. С 1994 года – корреспондент, обозреватель газеты «Омское время», с 2000 года – заместитель редактора, с 2005 года – редактор «Общественно-политической газеты «Омское время».
Первая публикация – в областной молодёжной газете, когда Юрий Перминов ещё учился в школе. Первая книга вышла в 1990 году в Омском книжном издательстве. Один из победителей Всесоюзного Поэтического турнира, проводимого издательством «Молодая гвардия» в 1988 году. Участник IX Всесоюзного совещания молодых писателей (семинар Н. Старшинова и Н. Дмитриева). На Всесибирском совещании молодых писателей в 1990-м году за книгу «Первые дороги» (Омск, 1990 г.) был рекомендован в Союз писателей СССР. Член Союза писателей России с 1994 года. Автор пяти поэтических книг – “Первые дороги» (Омск, Кн. изд. 1990), «Потому и живу» (Омск, Кн. изд. 1997), «Пусть город знает» (Омск, Кн. изд. «Библиотека омской лирики», 2007), «Как всякий смертный» (Бийск, Изд. дом «Бия», 2008), «Свет из маминого окна» (Книга лирики, изд. «Голос-Пресс», Москва, 2008). Стихи, эссе публиковались в журналах «Наш современник», «Москва», «Новая книга России», «Роман-журнал XXI век», «Аврора», «Родная Ладога», «Простор» (Алма-Ата), «Ара» (Алма-Ата), «Невский альманах», «Сибирские огни», «Сибирские Афины», «Земля Сибирь», «Сибирские истоки», «Алтай», «Дон», альманахах «День православной поэзии», «Литературное Приднестровье», «Бийский вестник», «Literarus-Литературное слово» (Хельсинки), «Иртыш», «Врата Сибири», в «Литературной газете», «Литературной России», «Российском писателе» и другой периодике.







* * *

…но если признаться честно,
в каких-то семнадцать лет
казалось – всё в жизни известно
и тайн особенных нет.
Такие мерещились цели!
Ну как же, я жизнь понимал.

Я был монтировщиком сцены
и Солнце тогда поднимал!

1980





ГЛУБИНА

И к начинающим причислив
меня за искренность одну,
упрямо требовали мыслей,
подумать страшно – глубину!

…Я шёл по улице весенней,
дышалось радостно, легко.
Над шумным городом висели
тугие хлопья облаков.

Ну кто из нас наивным не был?
Я стану мудрым, а пока
я видел птиц в весеннем небе –
они клевали облака!
Я видел – не было границы
его набухшей глубине!

Но если там не тонут птицы,
чего тогда бояться мне?

1979






РАЗГОВОР

Со мной на «вы» одна большая дама
вела прелюбопытный разговор
о том, что жизнь в искусстве – это драма
для тех, кто неизвестен до сих пор.

- Вот вы, допустим, – дама говорила. –
Допустим, вы прошли «и Крым и Рым»,
но вашего таланта габариты
известны, ну, допустим, пятерым.

Что мне ответить? – Возражать не стал я.
Ну дама – дамой. Ты-то не дурак.
- Допустим, – я ответил, – вы – шестая.
Шестая – вы. Допустим или как?

- О, глупый мальчик! Что же удалось вам?
Наивность ваша – словно кот в мешке.

…Я не рычал от гнева
и волосья
не драл с досады на своей башке.
Я мог ответить грубо: «Да иди ты…»
Но отвечал:
- Да это, как сказать.
А может, стану. Может, знаменитым.
Вы, может, локти будете кусать!

- Да неужели? Очень интересно! –
Стенала дама, кушая ранет.

…А за окном
маячил неизвестный,
незнаменитый, стало быть, рассвет.

1982



В СКОРОМ ПОЕЗДЕ «МОСКВА – ПЕКИН»

Я был случайным пассажиром,
я был застенчив, но серьёзен,
а проводник плацкарт зажилил,
сказал по-своему:
- Не мозьно!

«Не мозьно»… Что ж, ещё не амба.
Как видно, песенка не спета.
Мой ареал – холодный тамбур
ввиду отсутствия билета.

Я по-китайски ни бельмеса
не понимал, а проводник
смотрел в окно на вспышки леса.
И на меня – какой-то миг.

…Был хмур китаец, и вначале
молил я храбрость: «Не покинь!»
Колёса радостно стучали:
«Москва – Пекин,
Москва – Пекин!..»
Терзал китаец чепчик синий
и уходить не думал вовсе.
Тут я спросил:
- Ну, как … Россия?
В ответ услышал:
- Осень-осень!

А за окном летела осень
и лезли тучи на рожон…

Но было мне с китайцем очень,
ну, просто, «осень» хорошо!

1986



* * *

От гари, от пыли, зазноб и заноз
уехал в деревню к бабусе любимой.
…Лошадка, везущая хворосту воз,
с мешками заплечными бабушки – мимо.

Все мимо и всё городского меня.
Виднеется кладбище в рощице голой.
В угрюмой канаве – собачек возня…
Забуду на время, что где-то есть город!

Я – грешный – бабулю не видел давно.
Ну, здравствуй, мой свет!
…Телевизор в отключке.
- Пошто не включаешь?
- А там всё равно
одни балаболы да чёртовы сучки.
Носки к двадцать третьему лучше свяжу –
вот так насмотрелась на бесовы дули!..

- Бог с ними, не думай – бабуле скажу.
- Бог с нами, однако… – поправит бабуля.

1996



* * *

…И чувства добрые я лирой пробуждал.
А. С. Пушкин


Перешли холода нынче всякую грань.
Чем согреться, чтоб вовсе не спиться?
…Потеплело, и тихо в дремучую рань
зачирикала с дерева птица
на лирический лад – местным бесам назло!
Не проспал это празднество чуть я.
Пробуждалось от холода наше село.
Пробуждались и добрые чувства.

1999


* * *

Здравствуй, бабушка! Здравствуй, подружка-душа…
Как живётся тебе? «Где же кружка?»

…В самой тихой избушке живёт не спеша
вековая старушка-норушка.
Говорит мне, что скоро, наверно, помрёт,
ежли некуда больше стареть ей –
целый век прожила. Что ж, мол, дальше?..
А вот
что отвечу я: «С Новым столетьем!»



* * *


Я жил в деревне… Кем? – И по сей день не понял.
В деревне той давно не помнят обо мне:
я не родился там, не вырос и не помер;
нашёл душе приют – на время – в тишине.

Не время подводить – и ни к чему – итоги,
но есть уже один: я не узнал, что на
другом конце немой просёлочной дороги
всё время ночь была,
и мёртвой – тишина…

2000

* * *

Слепой старик – осталась тень одна! –
вздыхая, с подкатившей к горлу скорбью:
«Навзрыд страну оплакивал – она
тогда едва дышала. Думал: скоро
и сам загнусь, – рассказывал мне за
тяжёлой кружкой браги слабосильной. –
Как видишь, выжил … выплакав глаза,
хотя у Бога смертушки просил я
всегда…»
И, брагу выцедив до дна,
хрипя, добавил: «Смерть – приму любую…
Тогда с трудом, но выжила страна,
а я живу – за слёзы те – вслепую…»





ОТЧЕСТВО


Получил я письмо из конторы какой-то – напиться
захотелось: чуть было всю душу не выела горечь.
Вроде что тут такого? – Чиновные – скучные лица –
обратились ко мне: «Уважаемый Юрий Петрович!..»

Неужели … старею?
«Петрович!» – зовёт в домино
поиграть во дворе чистокровный бухгалтер Абрамыч…
Что ж теперь – о здоровье заботиться, мол, не одно,
так другое, печально глотая снотворное на ночь?

Но … подумал: неужто бесчувственным, словно броня,
стал я – дурень – от жизни-жестянки (местами убойной)?
Нет! – По отчеству пусть называют почаще меня:
в нём живёт мой отец! Мы по-прежнему вместе, родной мой!
Да, слегка полинял я, дыхалка – не та, и давно
не влюблялся (что – хуже), седею…
Подумаешь, драма!

…И кричу из окна я: «Абрамыч, бросай домино,
заходи помянуть по-соседски Петра и … Абрама».

2001

* * *

Даже не думал ещё: «А много ли надо для счастья,
чтобы исчезла бесследно срывов моих череда?..»

«С Богом, сынок, иди, с Богом, сынок, возвращайся!» –
каждое утро мама мне говорит, когда
я ухожу на работу – буднично и торопливо,
или туда, где просто ждут не дождутся меня.
Сердцем вбираю капли утреннего прилива
света небесного, веры в небыстротечность
дня.

Знаю – пройдёт он быстро, что до минуты роздан
будет хорошим людям,
да только не хватит на
всех, что не радует…
если я возвращаюсь поздно,
свет пропекает до сердца – из маминого окна.

Ну а какого такого ещё-то мне надобно счастья?..
Светила ночные не дышат под гнётом небесного льда.

«С Богом, сынок, иди, с Богом, сынок, возвращайся…»
С Богом…
Конечно, родная…
А без тебя мне – куда?..

* * *

Судьбы не стоят все мои докуки,
хотя без них – она была б иной…
Отставлю их! –
Болят у мамы руки,
родные руки, пахнущие мной –
ещё младенцем.
Эта боль – от сердца! –
От всех моих падений
и докук…

Болят у мамы руки, но младенца
того – она не выпустит из рук.

2005


* * *

Район, где живу, называется спальным районом.
Понятно, что люди, как правило, спят по ночам…
Вольготно живётся
и весело местным воронам,
и ходят старушки-подружки
друг к дружке на чай.
Я сплю по ночам. Иногда. Получается, в центре
не спят никогда?..
Невесомая здесь тишина:
отсюда четыре всего остановки до церкви
и две до больницы,
до кладбища – только одна.
Поэтому людям живётся несуетно. Чище
снега и светлее.
Уверенно дышит листва.

…И нервы не тратят собаки на поиски пищи,
и здесь от соседства немного совсем до родства.


* * *

Замечаю: ночного бабая
во дворе высыхают следы,
распушилась листва молодая.

Вот и солнышко – после воды
в решете беспросветного неба –
всем на радость погода снесла,
на тепло…
Как во здравие треба,
наша местность сегодня светла.

Верю трезво –
а как же иначе,
как же может быть наоборот? –
в это утро никто не заплачет
и за водкой никто не пойдёт.

2007


* * *
Понять пока не в силах: быть грозе ли
в начале мая, или сухоте…

Пьют бедолаги сумрачное зелье
по кругу, по стопарику.
А те,
что завязали, сшиблись в разговоре
про «шайбу-шайбу», курят дяди зло…

Зато грустит ворона на заборе –
загадочная, словно НЛО…

Шумят в беседке чахлой ребятишки:
похоже, не поверили стишку
А. Л. Барто, по-моему,
и мишке
не лапу оторвали, а башку.

Ах, гражданин в погонах, не косись ты
на них! – Скажи, башку приделать – как?

Облюбовала двор наш неказистый
печальная компания собак,
хотя и ветру негде развернуться…

А женщина – храни, Господь, её! –
удерживает мир от безрассудства,
развешивая детское бельё.


* * *

Закат к домам окраинным причалил,
внезапно стихла нервная трясца
дождя.
Закат окраинный печален,
как порция больничного супца.

Зачем смотрел, как дурень, телеящик?
Нервишки расшалились. Поделом.
И вот лечу теплом их – отходящей
ко сну моей окраины.
Теплом
живёт она,
одним теплом богата…
Вот и сейчас я верю, что она
сумеет чашу стылого заката
испить за всех болеющих до дна.

* * *

По грязному снегу, не важно – куда и откуда –
с фильтровой цидулькой в унылых бесцветных губах,
в китайской одёжке идёт потребитель «фаст-фуда»,
заложник рекламы, которой мой город пропах,
как бомж суррогатной, съедающей печень настойкой.

Идёт – горожанин – такой же, как многие. Он
идёт и не видит
таких же идущих – настолько
в себя (по макушку – самим же собой) погружён.
Не видит – меня. Но печалит не это, а то, что
не видя друг друга, проходим, как многие, сквозь
друг друга,
а день – растворяется в воздухе, точно
остывшего пепла едва различимая горсть.

2005


* * *

Дни выходные
я давным-давно
не трачу на безделье и на пьянки…
В один из них – зашёл в осинник, но
увидел там лишь скорбные поганки.

Дышать мешала сумрачная взвесь
мошки, но я – печален был, покуда
не озарило: всё-таки не здесь
в рассветный час повесился Иуда!

Я был вовсю природой увлечён!
А то, что жизнь скупится на подарки…
Так тут поганки вовсе ни при чём.
Причём вполне обычные поганки…

2003


* * *

Продолжается жизнь – вот и славно, и хватит о том,
что спастись нелегко, невозможно почти от сумы. –
Что смертельного в ней? – Да и ноша по силам…
С трудом
выбирается город из снежной берлоги зимы.
Продолжается жизнь – временами, как сажа, бела.
Можно вечность прожить
ради нескольких светлых минут,
чтоб увидеть хоть раз: облаками ночного тепла
сновидения утром
по талому небу плывут.


* * *
Немного отъехал, и смута – владычица сердца…
Да я же вернусь – не пройдёт и недели! – домой.
Кавказец небритый горюет без единоверца,
косится в тревоге на сидор потрёпанный мой.

А помнишь, товарищ… А может быть, нам подкрепиться? –
Мне мама в дорогу таких пирожков напекла,
что пальцы оближешь!..
Приносит бельё проводница –
печальная тётя… Свистит заоконная мгла…

А будешь товарищ, огурчик сибирский? – Ножа не
найдётся, попутчик – таинственный, словно бабай?
Моя ли твоя понимать разучилась, южанин?
Твоя ли моя ничегошеньки не понимай?

А помнишь, товарищ…
Мы люди, товарищ, не волки!
Никто никому в этом поезде вовсе не «ху»…
Здесь нижние полки не хуже, чем верхние полки, –
напрасно об этом не ведают там, наверху.

2005


* * *

Едва родившись, выцвел и зачах
июньский день.
Без меры ветер гулок.
Иду с трудом я, словно жмут в плечах
вселенная
и ветхий переулок,
куда забрёл я в поисках тепла –
туда, где что ни лавочка, то грелка.
Вот – из окошка, словно из дупла,
старушка смотрит – тихая, как белка.
И вот легко идти уже.
А вот –
ромашки!
Ощущение чудное:
здесь не моё – незыблемо – живёт
тепло, но не чужое,
не чужое…

2007


* * *
Так и живём: питаемся не манной
небесной –
варим скудные борщи.
К полудню здесь остатками тумана
дрожащими – хоть горло полощи.
Нам фигушки показывают, врут, но
посёлок наш – не место для тоски.
Так и живём: считается, что трудно.
А мы не так считаем – по-людски.


* * *

А снегу сегодня нападало столько,
что хватит его для зимы…
В небесах
загадочно светится лунная долька –
улыбкой погожей в Господних устах.

Я чувствую – знаю! – догадку помножив
на свет, заполняющий ночь: никогда
Господь не оставит Россию – поможет,
как было не раз,
пережить холода.


КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ

Он знает здесь каждую тропку,
он знает о том, что всегда
найдёт поминальную стопку
и хлебца. И даже орда
ворон – помешать бедолаге
не сможет…
Сквозит веково
вчерашнее время в овраге
души горемычной
его.

И знает, болезный, что тут он
обрящет и смерть, потому
что кладбище стало приютом
последним – при жизни! – ему.

Живёт он – печальник – не зная,
найдётся ли место в раю
за то, что он жил, поминая
чужую родню, как свою.


* * *
Не ко всему, но ко многому в жизни привычен.
Уразумел: бесконечна Вселенная – при
том что живу на окраине…
Слушаю птичий
благовест – в первых светлеющих каплях зари
в нашем дворе, где так мало простора для ветра.

Дума закатная, лихо моё, отвяжись!

Знаю, рассвет повториться не сможет, но в этой
неповторимости – тайна бессмертия. Жизнь.


* * *

Время ночное, просторное… Ухает леший
в местном лесочке – худые осины
одни…
Время незримое сердце тревожное лечит,
вечность вдыхая в мои незлобивые дни.

Ухает леший – кого он пугает? –
В лесочке
нет никого, не считая ночного меня.

Время весеннее…
В каждой осиновой почке
тикает вечность
ещё не знакомого дня.

2008


ПОСЕЛКОВЫЙ БЛАЖЕННЫЙ


Вот и рассвет нашёптывает,
дескать,
стряхни печаль, о суетном – молчок…

«Христос воскресе!» – солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок:
в глазах – восторг, щебечет сердце птичкой
непуганой…
Воистину воскрес!
Блаженный Ваня – крашеным яичком
любуется, как чудом из чудес.

Никто не знает – кто он и откуда,
но прижилась у нас
не с кондачка
примета незатейливая: худа
не будет,
если встретить дурачка, –
ни днём, ни ночью горя не случится…

Нет у него ни страха, ни «идей»…
Кого он ищет, всматриваясь в лица
любимых им, затюканных людей?
И ничего ему не надо, кроме
Любви!..
Открыл, блаженствуя, суму,
и, преломив горбушку хлеба,
кормит
небесных птиц,
слетающих к нему.

2008


* * *

Вчера скумекал я, что однова
живу на белом свете…
Дочка Нина
уснула…
Небо – теплится едва,
и цепенеет рослая рябина.
Сгустилась тьма.
Луна, свой лик яви!
Проснись, луна, всего минут на десять.
Зачем? – Пелёнки – вымпелы любви –
мне на балконе надобно развесить.

1995


* * *

Пока душа не только одному,
как собачонка, солнцу тихо рада…

Прощаю всех…
И даже тех, кому
меня не жаль. Меня жалеть не надо.

За что жалеть? – За то, что не постиг,
куда кривая вывезет дорога? –
Когда сказала: «Бог тебя простит», –
любимая, не верящая в Бога.

2000





ДОМОВОЙ

В охотку день я прожил…
Не по вые –
давно! – верёвка скуки и нытья…
А что потом? – Подамся в домовые –
туда, где спит любимая моя,
и стану сон стеречь её бессонно,
тьму отведу от милого лица,
и на него светло и невесомо –
по-свойски – ляжет звёздная пыльца.

Увы, к любимой нет пути другого,
давным-давно заказан путь иной.

Но не гони, родная, домового –
обычно сам уходит домовой.

2005


ЧУЖАЯ ЖЕНА

Даже трезвому,
мне ты нисколько – я вижу – не рада,
и вторым, но уже не моим ты дитём тяжела…

Не сопьюсь.
За меня беспокоиться больше не надо
(беспокоилась бы, не с другим бы сегодня жила).

Мы навстречу друг другу ни шагу не сделали, точно
не знакомы совсем…
Что ты скажешь знакомства насчёт?

…Я сегодня поверил – на собственном опыте – в то, что
ложку мёда кладёт в незнакомую женщину чёрт,
две – в чужую,
а ты…
Ты – сегодня намного чужее,
чем когда уходила, когда приходила на суд
(развела за минуту усатая тётка). Уже я
отболел-перемог – даже сердца скудельный сосуд
содержанием новым наполнил – оно не намного
слаще всё-таки, но…
разве стал я намного другим?

Что ж, чужая, прощай!
…И прошу я у Господа Бога,
чтобы роды прошли у неё, как положено им.
2004


* * *

Хочу любви, тепла, добра
(заткнись, тщеславья муха!),
и чтоб – «пора, мой друг, пора»! –
воспрял товарищ духом,
не чахнуть, не пойти в распыл,
быть человеком просто…

И чтобы – все под Богом – был
на родине погост мой.

1996

Познакомься с народом