Бердичевский Валентин Вадимович, Мокроусова Татьяна Радиевна, авторы трех книг и хрестоматии по литературному краеведению. Лауреаты 1 премии министерства культуры Омской области за лучший рассказ. Печатались в коллективных сборниках и альманахах. В Омском гос. театре "Арлекин" с 95-96 гг. идут две пьесы, основанные на их произведениях "Крыса-дворник или подземный король" и "Принцесса и горбун".



Левитатор

рассказ

- Слышь, тетка? Ты бы сошла с этого места! Место, говорю, занято. Оно мое! Отойди в сторону и прыгай себе на здоровье! Вон, хоть слева от трубы, очень удобно. Отличное место! И ограждение сломано, не придется юбку задирать. О - ппа! Как я обознался. Прости за тетку. Стоишь спиной, на краю крыши. Контражур, луна в глаза. Но все равно, отойди, пожалуйста, не порть место! А может, ты страшная очень? Или нет? Что ты все спиной, не поворачиваешься? Ну, так тем более, какая тогда разница, откуда бросаться? С такой высоты от любого лица ничего не останется. Хоть красавица, хоть страшок. Помнишь, прошлым мартом? Все антенны тогда переломало, даже Первую не поймать было. А крыша после урагана - каток. Вон там за трубой он и сорвался. Даже чемоданчик свой из рук не выпустил. Только отвертки по асфальту сыпанули. Веришь, сразу насмерть? Так, что давай меняться, я плохого не посоветую. Ты пойми, тебе все равно, а у меня выбора нет! Откуда упал, оттуда не взлететь. Испортишь место, у меня один Копай останется. Знаешь, что про него один псих написал? Вот послушай, я наизусть запомнил.
Копай осел под Горбатым мостом. Съехал на дно лощины, словно провалился в гигантскую выгребную яму с гниющими, вечно осклизлыми краями. За два столетия кособокие хибары сползлись, слиплись на дне в одну бесформенную грязно-известковую кучу. Мутировали в распухшее, медленно, точно бомж на свалке копошащееся насекомое, сотнями хищных голов своих намертво, не вырвать, впившееся в черную, гнилую землю.
Сладкий тлен вечно дымящего мусора. Сточные воды, подступающие весной к самой поверхности, оседающий выхлоп несущихся по Горбатому мосту машин.
Кажется, все ядовитые миазмы, день ото дня выдыхаемые огромным городом, стяжает над своими крышами старый Копай. В сырую погоду воздух здесь особенно густ, белесо - непрозрачен, дрожит и трясется, как сваренный из падали студень.
И мнится: вот-вот, зашевелится рыхлая почва, и полезут из своих нор тени прошлых его обитателей, станут резать его толстыми сырыми ломтями. А после, присыпав "для скуса" резаным укропом, понесут торговать на "Казачок"...
Поняла, что за место? Так ведь и оно занято! Над Копаем ведьмы летают. По воздуху, так уж случилось, вообще много чего летает. От самолетов до мусора в ветреную погоду. И между ними, извини, есть еще кое-кто, хоть и лишенный от рождения крыльев, все же способный временами уклоняться от такого обязательного для всех закона Всемирного тяготения. Ну, с ведьмами-то как раз все более или менее ясно. Плевать они хотели на Закон. Для них изнанка - правая сторона.
А вот левитаторы летают не понять как. Не ясно вообще, летают они сами по себе или это остальные воспринимают их так, как они им являются. Но у тех и других, при всех их отличиях, есть, кроме способности временами парить над землей, еще одно общее свойство. И ведьмам и левитаторам совсем не все равно, где летать и главное, - включи, пожалуйста, голову! - откуда подниматься в воздух. Что-то вроде взлетно-посадочной полосы.
В городе таких мест всего два. Копай и крошечный кусочек крыши под твоими шпильками. Как блестят сейчас твои туфельки! Этот блеск... Так блестел люк у того колодца...
Мне тогда было года четыре. Я один. Комната на пятом этаже общежития. Тоже весна, как теперь, окна распахнуты. Только не ночь, а холодный солнечный день. Я стою на подоконнике, уже на карнизе. Крышка водопроводного люка внизу кажется круглым резиновым ковриком. Глянцево блестят чугунные ромбики. Мне и холодно и жарко. Если прыгну, не разобьюсь, не рухну вниз, а плавно, как оторвавшийся от ветки лист, опущусь точно на этот сверкающий металлический круг. Радость, восторг переполняют меня. Я заношу ногу над пустотой...
Но тут, внезапно, с неимоверной силой меня вдергивают обратно, в комнату. Это мать, неожиданно заглянув в комнату, застала меня на карнизе пятого этажа...
Я потом долго болел. Все даже думали, что я ослепну. Тот блеск все стоял у меня в глазах, не давал видеть свет. Кажется, у детей это называют испугом. На долгие годы во мне застрял страх высоты. Каждый миг все во мне рвалось вверх, но я не мог заставить себя даже приблизиться к краю. Настоящая клетка! А когда ты заперт внутри себя, мир для тебя закрыт. Все остальное просто перестает существовать. Сначала выцветает, как изображение в севшем черно-белом кинескопе, а потом и вовсе гаснет.
Я должен был, мне надо было выломиться на волю! Любой ценой вырваться из клетки или сбросить ее с крыши. Пусть даже вместе с самим собой! Когда зуб болит месяцами, и нет от него избавленья, впору желать вырвать его вместе с собственной головой. Ночь за ночью, зимой и летом поднимался я на эту крышу, стоял на том месте, которое ты сейчас занимаешь. Вверх или вниз? Я всегда знал, я чувствовал: корни мои не в земле, а наверху, в небе. Почему же я тогда не летаю?! Здесь, наверху, между полетом и падением, это рвет на части. Чувствуешь?! Конечно, ты чувствуешь это. Не зря же ты здесь, единственном кроме Копая месте. Стой, прошу тебя, еще рано! Оставайся на месте, не сходи с него. Не поворачивайся, или я не смогу договорить!
Здесь, в одну из ночей, в полнолуние, простояв часа три к ряду,- я уже собирался спуститься вниз, как вдруг, у меня начался зуд в копчике. Ощущение было нестерпимым. Позвоночник жгло, распирало. Словно мелкие пузырьки горячего воздуха, трескаясь, поднимались по нему к затылку. Тело стало ломать, корежить, но с ног не сбивало. Стоял, на самом краю, как врос. Будто весь мой вес увеличился и стек к самым подошвам, как свинцовое грузило. Тело же сделалось легким, невесомым. Ветер продувал его, словно кусок оторвавшейся от форточки марли.
Потом, где-то под самым затылком, началось мучительное, сладострастное... Голову тянет вверх, язык прилип к деснам над верхними зубами. Глаза, закрывшись, как от наступившего пареза век, вдруг стали видеть в темноте далеко, много дальше, чем в самую ясную погоду. Тело от подошв, изнутри как бы собралось все, вывернулось под самым затылком.
Потом, как взрыв, извержение!.. В следующий миг я уже парил над темными крышами.
Но, оборвав одну цепь, я тут же сел на другую, возможно, куда более короткую. Теперь я иногда летал, но где, когда меня оторвет от земли и, главное, куда я потом опущусь, совсем от меня не зависело. Словно не я летал, но за меня летали. Начав с этой крыши, я взлетал и приземлялся в самых неподходящих местах. Хорошо, хоть всегда ночью. Раз, вышел в трусах на балкон, покурить. А сел где-то на Мельничной, в Старом Кировске. Без денег, без документов, в домашних тапочках. И это в три часа ночи!
И началось. Еще хуже, чем до полетов. С наступлением темноты из дому не выйти, окна не открыть. Чтобы вечером на людях показаться, нечего и думать, это могло произойти в любой момент. А уж если лечу, надо снаряжаться, как в командировку. Правда, полеты мои все происходили только на "местных линиях". Дальше Ростовки ни разу не заносило. Я стал избегать друзей, постепенно перестал отвечать на звонки. Я остался один, и с этим надо было что-то делать. Мне нужен был совет, помощь тех, кто хоть что-нибудь понимал в моей болезни.
И я пошел к ведьмам. На тот момент это казалось мне единственным выходом. Они, конечно, объявлений о местах своих сборищ в газетах не дают, но я вырос в этом городе и пару нужных знакомств завести успел.
Угол Нейбута и одиннадцатой линии… Ты хоть представляешь, где это? Почти на путях четвертого трамвая, перед поворотом на Горбатый мост. Там рядом "Чистый город", контора, управляющая свалками. Днем дорогу не перейдешь, такое движение. Пыль, выхлоп.
Но тогда была ночь, луна вздулась, как нарыв на черной коже и ни одной живой души вокруг. Позади на линиях, частный сектор. Глухие ставни, ни огонька. Тихо, безветренно, даже кузнечиков не слышно. Но так ведь и я человек тихий, шума лишнего не люблю. И я пошел вниз, по травяному склону. В сторону Копая, к Горбатому мосту, как мне объяснили. Ну, не возвращаться же было назад! В том районе и такси ночью не поймать. Надо хотя бы на Лермонтова выйти. Почему-то подумалось: вот, зря туфли начистил, теперь запылятся...
Вдруг, я как будто запнулся. Ноги мои встали, не желая двигаться дальше. Спина выгнулась, горячая волна прокатилась к затылку, накрыла меня с головой. Миг, и я полетел, поплыл над черной лощиной.
Вокруг, невидимый, клубился, густел в ночи дух Копая. Хотелось сбросить, содрать с себя быстро пропитавшуюся им одежду, подставить тело проходящему насквозь холодному лунному загару. Оборвав на груди пуговицу, я потерял скорость и, кувыркаясь беспорядочно, едва восстановил равновесие уже над самыми перилами Горбатого моста.
Надо мною, в снопе светящихся ночных мошек, кружили три обнаженные женщины.
"Вот и ведьмы",- едва подумал я, как, подхватив меня под руки, они увлекли, закружили меня с собой в бешеном немом хороводе. Молча, без слов, все ускоряя ритм, пока мост с его горящими виселицами-фонарями, редкие машины с рогатым светом фар и даже громада "Триумфа" со сверкающей в ночи рекламой не сжали меня в один сверкающий тесный обруч.
Прохладные пальцы раздевали меня, проникали под одежду, были всюду. Дикое возбуждение охватило меня. И это притом, что неимоверная скорость выжигала глаза, резала щеки, забрасывала назад неспособную удержаться на шее голову. Все это делало желание еще мучительнее, еще невозможнее. Я задыхался. Воздух Копая забивал мне горло.
- Я не муха!- собравшись с силами, я воззвал к разуму распалившихся теток,- Мне опора нужна...
Ведьмы, к моему удивлению, послушались. Вчетвером мы плавно опустились на мост, к мощному фонарному постаменту. Старшая ведьма, пышногрудая брюнетка лет сорока, с резиновым от фитнесса телом, была первой:
- Зачем ты здесь?!- выкрикнула она, вцепившись кровавым маникюром в чугунный ажур ограждения.
- Хочу летать, как хочу,- быстро ответил я заготовленной фразой.- Или не летать совсем!..

Меня колбасило, как эпилептика. Казалось, мост рухнет, не выдержав наших пароксизмов.
- Не знаешь, о чем просишь,- выдохнула она и, отступив в сторону, с облегчением привалилась к фонарному столбу.
Не дав мне обсохнуть, ее место заняла средняя ведьма. Дама крайне интеллигентного вида, даром, что голая, очень походила на знакомую мне сотрудницу городского департамента здравоохранения. В какой-то момент я даже попытался с ней заговорить, отчасти надеясь замедлить этот убийственный для меня ритм, но больше для того, чтобы между нами установился хоть какой-то человеческий контакт.
- Полученное даром, не удержишь, - оглянувшись ко мне через левое плечо, она наградила меня таким сахарным оскалом, что комплимент ее татуажу, в виде порхающей при каждом движении бабочки на ее извивающихся ягодицах, застрял у меня в горле.- Как воду в кулаке,- закончила она свою мысль, слизывая влагу с моего живота.
Когда пришел черед младшей, субтильной девушки с узкой сутулой спиной и длинными глазами, я напоминал себе коматозника, вернуть к жизни которого способен разве что сильный разряд электрического тока. Но старшая ее товарка, притиснув меня к перилам, втолкнула мне в рот свой набухший шершавый сосок, вцепилась мне в волосы и принялась сцеживать холодное молоко. Дама из департамента здравоохранения при этом вылизывала мне анус.

Ты меня еще слушаешь? Не сжимай, пожалуйста, ноги, так недолго и с крыши упасть. Можешь мастурбировать, я не смотрю.
- Что отнял, то твое,- сказала мне, напоследок, третья девушка, с трудом разгибая худенькую спину.
- Идет!- сказал я ведьмам, когда все закончилось и общение наше перешло в более спокойную фазу.- Достало это меня. Помогите!

Мы ударили по рукам, обменялись телефонными номерами, и они улетели, предложив мне, если что, не стесняясь, обращаться к ним снова. А я лишний раз получил подтверждение тому, что женщина, даже если она ведьма, умна только умом своего мужчины. Те же три дамочки, похоже, были свободны и очень по-своему восприняли мою просьбу ...

Конечно, ведьмы не обманули. Они дали мне то, что я у них просил. Из того, что вообще способны были дать, о чем, собственно, и сказала мне честно каждая из них. После нашего романтического свидания, я не то, что летать, ходить едва мог. К счастью, не слишком долго. А потом, примерно через пол года, как-то само все наладилось. Новое всегда приходит одним путем. Сначала проблески, потом, спустя время, свет. Но тогда тьма казалась еще беспросветней...
Доведенный до отчаяния, я шел к ним, думая, что если не смогу летать, как хочу, то лучше мне не летать совсем.
Но, когда не можешь, оказывается, хочешь еще больше! Стоило мне выломиться из одной клетки, как я тут же попал в другую! Там, где есть стены, рано или поздно снова оказываешься взаперти. Бросившись с крыши, ты надеешься убежать от своей боли. Но, что болит и кто из вас теперь болен? Тело или твои чувства? Может быть, разум? Страданию нет места в трех центрах. Оно всегда гнездится где-то в одном. Так за что же казнить остальных?! Освобождение,- вот главная ловушка, навсегда улавливающая человека!
Но, если летает только тот, кто свободен, то свободен уже тот, кто летает! Мы взлетим, и ты станешь, как я. Мы будем вместе, и ты станешь свободной! Свобода важней освобождения!
Что?! Но ты не можешь вот так, просто отойти от края, спустится на чердак, вызвать лифт. Одна ты не можешь вернуться на Землю. Снова в клетку? Скажи сейчас, что тебе просто страшно! Всегда страшно шагнуть с крыши. Но, мы вместе сделаем это! Иначе, зачем ты здесь?! Зачем тогда поднялась на крышу, стала на мое место? Почему слушала, почему не остановила меня раньше? Почему ты не бросилась вниз?!
Прости, теперь я не могу отпустить тебя. На Землю мы вернемся только вместе. Вдвоем! Я не все успел сказать тебе. Я не сказал тебе главного: цена свободы,- свобода. Стой, где стоишь!!
Мы летим вме...